Статья опубликована в журнале: «Вопросы литературы» 2011, №1 История русской литературы. Автор Ю. БАРАБАШ.
Коллега, которого я попросил ознакомиться с текстом своего
доклада[1] на очередных Гоголевских чтениях, сразу же “споткнулся” о
формулировку темы: не странно ли звучит поставленный вопрос? Разве речь идет не
о классике русской литературы? Говорите, этнический фактор? Говорите,
украинские корни и предки? Пусть так. Но ведь не задумываемся же мы над тем,
почему Пушкин сочинял на русском, а не на языке какого-нибудь из народов,
населяющих Эфиопию (скажем, амхарском), или, по новой версии, Эритрею (скажем,
на языке тигринья)? Да вот и Лермонтов не писал по-шотландски (по-гэльски), а
Пастернак и Иосиф Бродский на иврите...
Я ответил рекламным слоганом: почувствуйте разницу.
Обрусевший “арап Петра Великого” вряд ли сам помнил язык своей утраченной в
детстве родины, а уж передать этот язык потомку... Шотландские корни
Лермонтова, согласитесь, носят полулегендарный характер, а Пастернака и
Бродского отделяло от иврита Бог знает сколько поколений.
Иначе у Гоголя. Казацкая Украина, этнические корни, предки,
быт, язык - все это не было далекой историей, все это не только жило в родовой
легенде и генетической памяти, но было рядом, на расстоянии одного-двух
поколений семьи, буквально в повседневности. Дед, Афанасий Демьянович, хотя и
пробивался в русские дворяне, в молодости учился в Киево-Могилянской академии,
был писарем казацкого полка, отец, Василий Афанасьевич, писал комедии на
украинском языке; последний бытовал, хотя и в ограниченных пределах, в доме
Гоголей-Яновских[2]. Благодетель семьи, “казак-вельможа” Дмитрий Трощинский,
также бывший полковой писарь, затем сенатор и царский министр, у себя дома, в
Кибинцах, где часто бывал Никоша, любил слушать песню о “чайке-небоге”,
сочиненную, как считается, Иваном Мазепой (с которым, кстати, был в отдаленном
родстве), и при этом заливался горькими слезами...
В таком этнокультурном и языковом пространстве прошло
детство будущего писателя.
Между тем Пантелеймон Кулиш, первый биограф Гоголя, назвал
“одною из счастливых случайностей” тот факт, что для автора “Вечеров на хуторе
близ Диканьки” языком творчества стал язык русский, а не украинский. Кулиш
считал, что у молодого Гоголя полученное от отца “первое побуждение к
изображению малороссийской жизни” не подкреплялось таким знанием украинского
языка, которое обеспечивало бы ему полную творческую свободу. “...Он не мог
владеть малороссийским языком в такой степени совершенства, чтобы не
останавливаться на каждом шагу за недостатком форм и красок”[3].
До Кулиша на ту же тему, только значительно резче,
высказался Шевченко. Он был восторженным поклонником Гоголя, буквально
благоговел перед автором “Ревизора” и “Мертвых душ”, тем не менее именно ему
принадлежат приведенные выше слова о том, что Гоголь пишет “не по-своему”, а
по-русски потому, что “своего (то есть украинского. - Ю. Б.) языка не знает”.
Это написано в предисловии к неосуществленному изданию “Кобзаря” 1847 года.
Шевченко был убежден, что национальная литература не создается вне
национального языка, и в этом я, позволю себе заметить, полностью с ним
согласен. Но с тем, будто Гоголь “своего языка не знает”, при всем глубочайшем
уважении к Шевченко, согласиться не могу, думаю, это сказано слишком
категорично и не отражает всей сложности проблемы.
Украинский язык Гоголь, конечно же, знал, в этом, если
угодно, убеждают лексические, синтаксические, интонационные особенности его
русскоязычных сочинений и писем. О том же свидетельствуют и некоторые
современники. М. Максимович, например, который знал Гоголя лично, в отличие от
Шевченко и Кулиша, полемизируя с последним, уверял, что писатель “свое родное
малорусское наречие знал основательно и владел им в совершенстве” (sic!) и что
“если бы Гоголь решился писать родным наречием свои малороссийские повести,
тогда - что были бы перед ним и “Приказки” Гребенки, и “Черная рада” Кулиша, и
даже повести Основьяненка...”[4].
Однако на неизбежно возникающий вопрос: почему же все-таки
не “решился”? - Максимович отвечает уклончиво: “Потому только, что не хотел”,
“последовал общепринятым путем”... Но почему “не хотел”? Что представлял собой
этот “общепринятый путь” и почему Гоголь последовал им, а не своим собственным,
этнически естественным, близким?
Здесь надо вспомнить и принять во внимание, что будущий
писатель формировался в эпоху, когда в жизни, быту, привычках, в сознании и
поведении национальной шляхты природные украинские начала все заметнее
вытеснялись подколониальным “малороссийством”.
Это проявлялось и в языковой сфере, где господствующим становилось двуязычие,
или, точнее, макаронизм. В “омосковленных”, по выражению Ивана Франко,
дворянских (совсем еще недавно казацко-старшинских) семействах, к которым
принадлежали Гоголи-Яновские, в качестве языка домашней повседневности, общения
с прислугой еще бытовал украинский, правда, чаще - “малороссийское наречие”,
значительно утратившее природную чистоту, “разбавленное” инородными примесями.
Но во внедомашнем общении, не говоря уже об официальных обстоятельствах,
торжественных случаях, деловой переписке и т. п., украинскому места не было,
необходимым и единственно приличным считалось употребление языка русского,
пусть нередко весьма и весьма далекого от совершенства...
Что касается последнего замечания, то молодой Гоголь не был
исключением в тогдашней “малороссийской” среде. Максимович признает, что у
Гоголя, когда тот начинал свою литературную деятельность, знание (впрочем,
обратим внимание, что Максимович даже избегает слова “знаниие”, а говорит лишь
о “знакомстве”) - так вот, знакомство молодого Гоголя с русским языком было
далеко от совершенства, однако, тут же добавляет Максимович, он “лет через пять
стал первостепенным русским писателем и величайшим мастером русского
языка...”[5].
Правда, далеко не все современники разделяли это мнение
Максимовича. Известно, что Гоголю довелось выслушать от некоторых русских
критиков (Н. Полевого, О. Сенковского, Ф. Булгарина) немало упреков в
засоренности его русского языка “барбаризмами”, “провинциализмами” и т. п. Да и
сам писатель, по словам Андрея Белого, “чувствовал временами иностранцем себя”
в ставшем привычным, но не родном ему языке[6], особенно в начале своей
деятельности, и затем на протяжении всей жизни старался как можно глубже
изучить его и освоить.
Как видим, языковая двойственность была изначально заложена
в генетике Гоголя и в его творческой биографии; он достаточно знал как
украинский, так и русский, однако говорить о “совершенном” (в нормативном
смысле этого слова) его владении обоими языками вряд ли есть основания.
Сила и магия языка гоголевских сочинений в другом - в
поразительной гибкости, адаптивности механизма внутриязыковой “переналадки”,
отбора стилистических средств для оптимального решения той либо иной
художественной задачи. Гельсингфорский профессор И. Мандельштам, автор не
утратившего по сей день ценности труда о гоголевском стиле, писал: “У Гоголя
заметно, как пользование то малорусским, то русским языком дает мысли то или
другое направление, и наоборот, в предчувствии направления, которое примет его
мысль в следующее мгновение, Гоголь берется за тот или другой язык, смотря по
тому, в какой укладывается мысль поэтичнее, легче, ярче”[7]. В “Вечерах на
хуторе близ Диканьки”, в “Тарасе Бульбе” мысль Гоголя, замечает Мандельштам,
движется “по колее родного языка”, “языка души”, он нередко не без труда
подыскивает русские слова для передачи “склада мысли малоросса”. А, скажем, в
“Выбранных местах из переписки с друзьями” очевиден разрыв “между языком
поэта-художника и стилем мистика-философа”[8].
Гоголь был слишком чуток к языку, обладал слишком тонкой
художнической интуицией, чтобы верить, подобно Максимовичу, в “совершенство”
своего украинского. Как заметила украинская писательница Олена Пчилка (Ольга
Петровна Косач-Драгоманова, мать Леси Украинки), комментируя высказывания
Максимовича в предисловии к своему переводу на украинский “Майской ночи” и
“Записок сумасшедшего”, Гоголь не мог не понимать разницы между бытовым
“балаканням” и - “писанням”, то есть украинским языком литературным. А для
последнего в то время, по выражению переводчицы, еще не были “выработаны
рамки”[9]. Гоголь также полностью отдавал себе отчет в том, что как
несовершенство его собственного украинского, так и “невыработанность”
тогдашнего украинского литературного языка в целом стали бы барьером на его
писательском пути, препятствовали бы решению тех универсальных задач, которые
он с самого начала ставил перед собою, что они ограничили бы сферу влияния его
слова, которое не услышит и не оценит вся Россия, тем более - все человечество.
А ведь Гоголь мерил свое литературное будущее именно такими, наивысшими
критериями, общечеловеческим масштабом.
С Н О С К И
[1] Данная статья
развивает его основные положения.
[2] По-украински
говорили: жившая в доме сестра матери Гоголя, Екатерина Ивановна Ходаревская,
также, по всей вероятности, бабушка Татьяна Семеновна, разумеется, окружающие
Никошу “люди” - няня Гапа, “дядька” Симон; украиноязычными были и некоторые
соседи, с которыми общались Гоголи, например, семья Николая Васильевича
Капниста, старшего брата известного писателя, автора “Ябеды”.
[3] Кулиш П. Об
отношении малороссийской словесности к общерусской. Эпилог к “Черной раде” //
КулЁш П. ВибранЁ твори. Київ: Днiпро, 1969. С. 485.
[4] Максимович М. Собр. соч. Т. 1. Киев, 1876. С. 529.
[5] Максимович М.
Указ. изд. Т. 1. С. 259.
[6] Белый Андрей.
Мастерство Гоголя. М.: МАЛП, 1996. С. 230.
[7] Мандельштам И. О характере гоголевского стиля. Глава из
истории русского литературного языка. Гельсингфорс: Новая тип. Гувудстадбладет,
1902. С. 215.
[8] Мандельштам И.
Указ. соч. С. 215.
[9] ПчЁлка Ол. [Косач Ольга]. Переклады з Н. Гоголя. а)
ВесняноЁ ночи. б) Запыскы прычынного. Передня мова про пысання и перекладання
по-украЁнськи. КЁев, 1881. С. 3.
Полный текст статьи можно прочитать:
http://magazines.russ.ru/voplit/2011/1/ba2.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий